ЧИТАТЬ ФРАГМЕНТ

X. Перельман, Л. Олбрехт-Тытека

ИЗ КНИГИ «НОВАЯ РИТОРИКА:

ТРАКТАТ ОБ АРГУМЕНТАЦИИ»

(ЧАСТЬ 3, ГЛАВА III. АРГУМЕНТАЦИЯ, ОБОСНОВЫВАЮЩАЯ СТРУКТУРУ РЕАЛЬНОГО)

А. ОБОСНОВАНИЕ ПОСРЕДСТВОМ АПЕЛЛЯЦИИ и ЧАСТНОМУ СЛУЧАЮ

​

§ 78. АРГУМЕНТАЦИЯ С ПОМОЩЬЮ ПРИМЕРА

​

В нижеследующих параграфах мы будем анализировать связи, которые обосновывают структуру реального посредством апелляции к частному случаю. Последний может исполнять самые различные роли: выступая в качестве примера, частный случай делает возможным обобщение, в качестве иллюстрации он может подкрепить уже установленное правило, в качестве образца — побудить к подражанию. Рассмотрим по порядку эти три типа аргументов.

Аргументация с помощью примера — постольку, поскольку к ней обращаются, — предполагает наличие некоего разногласия в отношении того конкретного правила, которое призван обосновать пример, однако она предполагает также и наличие предварительного соглашения относительно самой возможности делать обобщения, исходя из частных случаев, или, по крайней мере, соглашения относительно действия инерции. Это последнее соглашение в принципе можно поставить под сомнение, но на данном этапе обсуждения мы не станем его оспаривать. Философская проблема индукции также не имеет отношения к нашему теперешнему предмету.

В каком случае явление вводится в изложение в качестве примера, то есть как заготовка для дальнейшего обобщения? В пользу какого правила служит аргументом приводимый пример? Вот два вопроса, встающие сами собой.

Не следует считать, что любое описание явления должно опираться на примеры. По мнению некоторых теоретиков истории, отличительным свойством этой науки является как раз внимание к тому, что при данных обстоятельствах уникально в силу особого места, занимаемого этими обстоятельствами в цепи событий, совокупность которых образует непрерывный процесс, характеризуемый самими этими обстоятельствами.

В естественных науках частные случаи используются либо как примеры, которые должны привести к формулировке некоего закона или к определению некоей структуры, либо как своего рода образчики, то есть как иллюстрация к уже известному закону или структуре. В области права сослаться на прецедент означает привести его как пример, обосновывающий правило, новое по крайней мере в некоторых своих аспектах. В других случаях юридическое установление часто рассматривается как пример общих принципов, опознаваемых в дальнейшем на основании данного установления.

Во многих случаях оратор открыто заявляет о своем намерении излагать факты в качестве примеров чего-либо, но это не всегда так. Некоторые американские журналы любят публиковать рассказы о карьере того или иного крупного промышленника, политика или кинозвезды, не выводя эксплицитно из них никакой морали. Факты, приводимые в этих рассказах, можно рассматривать либо как вклад в историю (всеобщую или частную), либо как примеры для произвольного обобщения, либо как иллюстрацию к одному из рецептов общественного успеха; причем герои подобных рассказов предлагаются в качестве образцов преуспевания, а сами рассказы призваны воспитывать читающую публику. Ничто пе позволяет судить о цели изложения с полной определенностью; по всей вероятности, такой рассказ должен выполнять и успешпо выполняет одновременно все эти роли* ориентируясь на различные категории читателей.

При всем том, в тех случаях, когда определенные явления упоминаются вслед за другими, в особенности им до некоторой степени подобными, мы склонны видеть в них примеры, тогда как описание изолированного явления будет воспринято скорее как простая информация. Некий прокурор, выведенный в пьесе в качестве персонажа, может сойти просто за частное лицо; если, однако, в той же пьесе выведепы два прокурора, то их поведение будет восприниматься как типичное именно для лиц данной профессии 1. В этом отношении бывает знаменательно уже одно обозначение некоторого события с помощью формы множественного числа: «Именно благодаря ему [т. е. множественному числу] осу- ществляется поэтическое выдвижение па первый план, обобщение, которое, придавая воображаемому событию значение архетипа, позволяет ему занять место в анналах истории человечества* Именно так поступает автор, когда говорит о колизеях, касти- лиях или флоридах, когда он пишет, что «земля рассказывала предания о своих королях Рене» («Ветра», IV, 5), или когда он умножает в числе единственный в своем роде остров Пасхи, не называя его («Ветра», IV, 2)»2.

В наиболее явном, даже утрированном виде аргументация с помощью примера предстает в пятичленном умозаключении древних индийских логиков3:

Гора пылает,

Потому что дымится;

Все, что дымится, пылает так же, как очаг,

Такова и гора,

Следовательно, это так.

Если же, напротив, оратор не делает никакого заключения из приводимых им фактов, то мы никак не можем быть полностью уверены в том, что он желает, чтобы его высказывания рассматривались как примеры. У Шопенгауэра есть рассуждение об одной хитрости, состоящей в том, чтобы извлекать из высказываний оратора заключения, противоречащие его мысли4: сочтя примером то, что автор вовсе не подразумевал таковым, можно ввести его в сильное замешательство.

Использование аргументации с помощью примера, хотя бы даже объявленное открыто, зачастую склоняет нас перейти ог примера к столь же частному заключению, не формулируя какого-либо правила, — это то, что называют аргументацией от частного к частному. «Нужно готовиться к войне против персидского царя и не позволять ему захватить Египет, ибо прежде Дарий перешел [в Грецию] не раньше, чем захватил Египет, а захватив его, переправился. Точно так же и Ксеркс двинулся [на Грецию] не прежде, чем взял [Египет], а взяв его, переправился, так что и этот [то есть царствующий ныне], переправится [в Грецию], если захватит [Египет], поэтому нельзя ему этого позволять» 5. Подобно переходу от примера к правилу, эта форма рассуждения опирается на инерцию. Понятия, используемые для описания частного случая с помощью примера, имплицитно играют при этом роль правила, позволяющего переход от одного частного случая к другому. Пояснить нашу мысль может любопытное рассуждение С. Вейль: «Так же как единственный способ изъявить уважение к голодающему — это дать ему поесть, единственный способ изъявить уважение к человеку вне закона — это вернуть его под сень закона, подвергнув его тому наказанию, которое предписано законом»6.

Правило, подразумеваемое в этом рассуждении, заключается в том, что единственный способ выразить уважение к человеку — это дать ему то, чего ему недостает; но в то время как пример с голодающим не Вызывает возражений, поскольку объективная и •субъективная точки зрения тут совпадают (разумеется, если принять, что голодающий страдает от голода), применение этого правила к случаю с преступником вызывает перевес объективной точки зрения, не учитывающей собственные желания того, на кого забота направлена.

Критика характерной для сократических диалогов аргументации от частного к частному должна быть сосредоточена на том концептуальном аппарате, благодаря которому производится переход от одной рассматриваемой ситуации к другой.

В чем бы ни состоял способ подачи примера, к какой бы области ни относилось рассуждение, приведенный пример должен — для того, чтобы он был воспринят в таковом качестве — обладать статусом факта, хотя бы предварительно; обращая внимание публики на этот статус, оратор получает большое преимущество. Так, Ален в большинстве своих речей отталкивается от конкретного события, сомневаться в котором у слушателей нет никаких оснований 7. Несогласие с примером,— оттого ли, что предлагаемому обобщению можно противопоставить столь же убедительные возражения,— сильно ослабляет в глазах публики пропонируемый оратором тезис. В самом деле, выбор примера в качестве элемента доказательства налагает на оратора обязательства, подобно своего рода обету. Публика вправе полагать, что весомость главного тезиса напрямую зависит от той аргументации, которая претендует на его обоснование.

Какого рода обобщение можно извлечь из примера? К этому вопросу тесно примыкает другой: какие явления можно рассматривать как примеры одного и того же правила? В самом деле, явления взаимозаменяемы в том случае, если они относятся к одному и тому же правилу, а с другой стороны, перечисление подобных явлений позволяет выявить ту точку зрения, исходя из которой они уподобляются друг другу. Именно по этой причине, когда речь идет о разъяснении правила, применимого к разнородным случаям, бывает полезно снабдить его как можно более разнообразными примерами, ибо это способ указать на то, что в данном случае различия несущественны. Таков следующий отрывок из Беркли: «Далее я говорю, что грех или моральная испорченность состоят не во внешнем физическом действии или движении, но во внутреннем отклонении воли от законов разума и религии. Ведь убиение врага в сражении или приведение в исполнение смертного приговора над преступником, согласно закону, не считаются греховными, хотя внешнее действие здесь то же, что в случае убийства» 8.

Приводя примеры один за другим, Беркли уточняет cboio мысль, как бы комментируя ее. Систематизация этого приема приводит нас к классическому правилу вариации посылок в индукции, применение которого позволяет выявить принципы с самой общей сферой действия. Так, принцип рычага может быть применим в таком множестве случаев, что вряд ли возможно найти единую для всех них физическую характеристику9.

Вместо того чтобы просто умножать число примеров, аргументацию с помощью примера иногда усиливают посредством аргументов с двойной иерархией, что позволяет рассуждать a fortiori. Это мы будем называть обращением к иерархизованному примеру: «...Все почитают мудрецов: паросцы почитали Архилоха,, хотя он был клеветник, хиосцы — Гомера, хотя он не был их согражданином, митиленцы — Сафо, хотя она была женщина, лакедемоняне избрали Хилона в число геронтов, хотя чрезвычайно* мало любили науки...» 10. Похоже, что и рекомендуемый Уэйт ли «прогрессивный подход» при аргументации есть не что иное, как обращение к иерархизованному примеру и.

Выбор примера наиболее доказательного постольку, поскольку его осуществление наиболее затруднено, может послужить поводом к карикатуре. Если для доказательства того, что из-за невзгод иные несчастные могут поседеть за одну ночь, приводится рассказ о том, как этот незаурядный случай произошел с одним торговцем, который так горевал по поводу пропажи своих товаров во время кораблекрушения, что внезапно поседел... его парикг то этим достигается эффект, придающий комизм аргументации 12. Большинство марсельских анекдотов — это всего лишь иерархизо- ванпые примеры, чересчур убедительные по замыслу.

Отметим в этой связи, что примеры взаимодействуют в том смысле, что упоминание нового примера модифицирует значение- уже известных; оно позволяет уточнить ту точку зрения, в рамках которой следует рассматривать предыдущие факты. А именно* в области права, несмотря на то, что прецедент иногда упоминается при первом решении суда, принятом в соответствии с некоторой интерпретацией закона, окончательное решение приговора выявляется лишь постепенно, в ходе последующих решений. Также тот факт, что автор при аргументации ограничился одним- единственным примером, по-видимому, указывает на то, что способ обобщения этого примера представляется автору самоочевидным. Почти такая же ситуация возникает, когда автор упоминает многочисленные примеры скопом, с помощью единой формулы, например такой, как «часто мы видим, что...». Без сомнения, чем-то эти примеры отличаются один от другого, но в свете конкретного обобщения они рассматриваются как единый пример. Увеличение числа недифференцированных примеров становится важным, когда, не стремясь к обобщению, автор хочет определить частоту события; и сделать заключение о вероятности встретиться с ним в будущем. И здесь, впрочем, недифференцированный характер событий предполагает тем не менее разнообразие условий; кроме того, выбор примеров должен производиться таким образом, чтобы убедить читателя в их репрезентативности.

Во многих высказываниях, например в цитированном выше отрывке из Беркли, столь же существенная роль отводится и противоречащему примеру (exemplum in contrarium), который препятствует неправомерному обобщению, демонстрируя свою с ним несовместимость и указывая на то единственное направление, в котором может идти обобщение.

Именно отмена правила с помощью противоречащего ему примера и последующая его модификация обеспечивает, согласно Карлу Попперу, тот единственный критерий, который делает возможным эмпирический контроль над законом природы 13.

Однако всегда ли противоречащий пример, пусть даже неоспоримый, приводит к отмене закона? Без сомнения, да, в том случае, если речь идет о высказывании, применимом к ряду случаев, который включает в себя и противоречащий случай. Это в принципе предполагает, что последний был предусмотрен до формулировки правила, но это лишено смысла. В действительности отдельный случай никогда не может вступить в абсолютное противоречие с законом, универсальность которого доказана эмпирически. Он может только усилить или ослабить закон14. Закон останется таковым и далее, но сфера его действия с учетом нового случая слегка изменится.

Равным образом можно ограничить сферу применения закона, прибегнув к понятию исключения; при этом связь между событиями, определяемая законом, перестает, как это имеет место в лингвистике, быть абсолютной. Иногда детерминистский закон стараются заменить более или менее строгой корреляцией.

Эти два подхода предполагают, что события, требующие усиления или ослабления закона, общепризнанны и теоретически перечислимы. В противном случае следует искать другие решения. Зачастую закону оставляют право на существование, но уточняют при этом категории событий, к которым он неприменим. В качестве приема подобного рода надо упомянуть обращение к понятию чуда. Существование чудесного факта не влечет за собой модификацию закона природы. Как раз наоборот: чтобы «чудо» имело место, оно п закон должны сосуществовать каждый в своей области. Другой способ состоит в переводе правила, вызываю* хцего сомнения, в разряд условных. Это то, что пытаются делать, когда детерминизм объявляют методическим, а не научным законом 15 или когда в юриспруденции устанавливают презумпции.

Зачастую аргументация состоит в подведении аудитории к осмыслению противоречащего факта, т. е. к осознанию того, что признаваемые ею факты нарушают признаваемые ею правила. Опыты Элиасберга убеждают нас в том, что существует взаимосвязь между восприятием противоречащих фактов и осознанием правила. Ребенок должен найти конфеты, лежащие под некоторыми из карточек (синими); когда вырисовывается тенденция к выбору им синих карточек, вводят новый опыт, в котором под одной из синих карточек конфет не оказывается. Именно в этот момент правило выводится на уровень ясного его осознания, и ребенок незамедлительно его формулирует 16. Таким образом, неудивительно, что при аргументации бывает возможно использовать противоречащие примеры с целью не только отмены правила, но и его выявления. Как раз сюда относятся те случаи в юриспруденции, когда закон, касающийся исключения, выступает единственным средством обнаружения правила, которое до этого нигде сформулировано не было.

При аргументации с помощью примера существенную роль играют языковые средства. Когда два явления подводятся под одно понятие, их уподобление воспринимается как вытекающее из самой природы вещей, тогда как их различие представляется требующим некоторого обоснования. Вот почему — за исключением тех дисциплин, где употребление понятий с необходимостью •сопровождается особым способом уточнения сферы их применения, — тот, кто выстраивает аргументацию, зачастую приспосабливает используемые им понятия к нуждам своего изложения. Аргументация посредством примера представляет собой тот замечательный случай, когда на смысл и расширенное толкование понятий оказывает непосредственное влияние динамическая сторона их употребления. Впрочем, это приспосабливание, эта модификация понятий чаще всего кажутся столь естественными, столь соответствующими нуждам данной ситуации, что остаются почти совершенно незамеченными.

Использование языковых средств для уподобления различных случаев играет тем более важную роль, чем более настоятельна потребность подвести примеры под одно и то же правило без изменения оного. Сюда, несомненно, относится случай из юриспруденции. Подведение новых случаев под какое-либо юридическое установление — это не просто переход от общего к частному, ибо уподобление, имеющее при этом место, равным образом вносит вклад в формирование юридической реальности, т. е. норм права, а как мы уже знаем, новые примеры воздействуют на старые, изменяя их значение. Другими авторами уже не без основания подчеркивалось, что благодаря тому, что называют проек- ц и е й, уподобление новых случаев, не предусмотренных или не принятых во внимание в момент выработки закона, некоторым уже известным случаям может совершаться само собой без использования каких-либо приемов юридического обоснования17. Язык зачастую опережает юриста; в свою очередь, решение юриста — постольку, поскольку язык всего лишь облегчает задачу последнего, но решений ему не навязывает, — может воздействовать на язык таким образом, что два слова, которые в иных ситуациях рассматривались бы как омонимы, будут интерпретированы как относящиеся к одному и тому же понятию.

​

§ 79. ИЛЛЮСТРАЦИЯ

​

От примера иллюстрацию отличает статус того правила, которое она подкрепляет.

В то время как пример призван обосновать правило, назначение иллюстрации — укрепить убежденность слушающего в правильности уже известного и принятого правила путем приведения частных случаев, которые проясняют общее изложение, демонстрируют его значение с помощью целого ряда возможных применений, усиливают эффект его присутствия в сознапии слушающего. Хотя встречаются такие ситуации, когда определить функцию, выполняемую приведенным при аргументации частным случаем, может оказаться затруднительно, предложенное различение (примера и иллюстрации) представляется нам, однаког важным и значащим, ибо выбор иллюстрации, поскольку ее роль отлична от роли примера, подчиняется другим критериям. Тогда как пример должен выглядеть неоспоримым фактом, иллюстрация вправе вызывать сомнения, но она должна живо воздействовать на воображение, чтобы завладеть вниманием слушающего.

Уже Аристотель различал два типа употребления примера, смотря но тому, имеются у оратора или нет какие-либо общие принципы (использование примера в качестве свидетельства либо ь качестве элемента индукции). Согласно ему, роль частных случаев бывает различна в зависимости от того, предшествуют они тому правилу, к которому относятся, или следуют после него: «...необходимо бывает привести много примеров тому, кто помещает их в пачале, а кто помещает их в конце, для того достаточна одного [примера], ибо свидетель, заслуживающий веры, бывает полезен даже в том случае, когда он один» 18.

Порядок изложения, однако, не является существенным фактором. И примеры могут следовать за правилом, которое они призваны доказать, и иллюстрации общепринятого правила могут предшествовать его изложению; порядок изложения самое большее может побудить слушающего рассматривать факт либо как пример, либо как иллюстрацию, и Аристотель вполне справедливо предупреждает, что требовательность слушающего будет при первой интерпретации выше.

Бэкон, отмечая, что существен не порядок изложения, но его •содержание, утверждает, что в случае индуктивного употребления примеры должны описываться детально, так как обстоятельства могут играть значительную роль в рассуждении, в то время как в случае «вспомогательного» употребления они могут быть упомянуты лишь вкратце 19. В этом месте мы не согласимся с Бэконом, ибо иллюстрацию, целью которой является эффект присутствия, иногда бывает необходимо развернуть с помощью конкретных, задерживающих внимание деталей, тогда как пример, напротив, следует предусмотрительно «ощипать» во избежание рассеивания мысли или ее отклонения от цели, намеченной оратором. Иллюстрация в гораздо меньшей степени, чем пример, рискует быть неверно интерпретированной, так как нас при этом ведет правило известное и зачастую вполне привычное.

Уэйт ли весьма определенно говорит о том, что иные примеры вводятся в изложение не ради доказательства, а ради пояснения, «для иллюстрации»20. В этой связи он обсуждает отрывок из трактата «Об обязанностях» Цицерона, где тот утверждает, что ничто бесчестное не может быть полезным, и в пример приводит план сожжения флота союзников, приписываемый Фемистоклу, план, который, согласно Цицерону и в противоположность мнению Аристида, не принес пользы, ибо был неблагородным2!. У эйт- ли замечает, что это последнее утверждение было бы логической •ошибкой, если видеть в нем пример, долженствующий обосновать правило, — поскольку это утверждение полагает правило уже данным, — но это будет не так, если речь идет об одном из проявлений правила, преследующем цель проиллюстрировать сферу •его действия.

Хотя различие между примером и иллюстрацией достаточно тонкое, им нельзя, однако, пренебречь, ибо оно позволяет уяснить, что не только частный случай отнюдь не всегда служит для обоснования правила, но и правило иногда излагается с опорой на подкрепляющие его частные случаи. Свои фантастические рассказы Э. По и Вилье де Лиль-Адан часто начинают с изложения некоего правила, иллюстрацией которого, и не более чем иллюстрацией, является следующий за этим рассказ; такое построение преследует цель усилить правдоподобность событий.

Когда в начале второй части «Рассуждения о методе» Декарт отмечает, что «...часто работа, составленная из многих частей и сделанная руками многих мастеров, не имеет такого совершенства, как работа, над которой трудился один человек» 22, то это высказывание он затем подкрепляет перечислением конкретных примеров. Здание, построенное одним архитектором, прекраснее* а город правильнее спланирован; конституция, творение одного законодателя, подобно истинной религии, в которой «один господь бог отдает распоряжения», бывает несравненно лучше продумана; умозаключения здравомыслящего человека о предметах не- более чем вероятных ближе к истине, чем книжная наука; суждения тех, кто с рождения ведом единственно разумом, более четки и устойчивы, чем суждения людей, руководимых разными учителями. По мнению Э. Жильсона, Декарт приводит эти примеры (в подтверждение своему высказыванию о превосходстве того, что сотворено одним человеком) с целью обосновать свой замысел перестройки, ввиду изложенных им причин, всего здания науки. Но все ли вышецитироваиные случаи являются примерами? Если приглядеться, то последние два из них покажутся скорее иллюстрациями правила, уже установленного при помощи предыдущих примеров; в самом деле, если представление о» прекрасном, упорядоченном, систематичном не мешало современникам Декарта согласиться с его рассуждениями касательно здания, города, конституции или религии, то два последних утверждения совершенно парадоксальны и могли быть восприняты с определенной благосклонностью лишь в том случае, если видеть в них иллюстрации к уже установленному правилу, ибо они предполагают концепцию и критерий истины и метода, характерные только для картезианской мысли. При перечислении не все частные случаи, призванные подкрепить правило, играют одну и ту же роль, ибо в то время как первые из них должны быть неоспоримыми, вескими, следующие за ними уже пользуются доверием, достигнутым первыми, а последние могут служить всего лишь иллюстрациями. Это объясняет не только то, почему все частные случаи получают в изложении разные акценты и почему порядок их предъявления значим, но и то, почему переход от примера к иллюстрации подчас происходит незаметно, и возможны разногласия относительно того, каким образом следует пони^ мать и квалифицировать употребление каждого частного случая и его соотношение с правилом.

Поскольку цель иллюстрации — усилить эффект присутствия* конкретизируя с помощью частного случая абстрактное правило. Иные склонны видеть в ней образ, «живую картинку абстрактной вещи». Однако иллюстрация не преследует цели заменить абстрактное конкретным или перенести изложение в другую область, как это делает аналогия. Она воистину является не более чем частным случаем, подкрепляющим или даже изъясняющим правило. Правда и то, что иллюстрация часто выбирается с учетом того эмоционального резонанса, который она может вызвать. Именно такова иллюстрация, использованная Аристотелем в нижеследующем отрывке, где идет речь о противопоставлении стиля периодического стилю связному, неудобному в силу отсутствия у него ясно зримого конца: «...Потому что всякому хочется видеть конец; по этой-то причине [состязающиеся в беге] задыхаются и обессиливают на поворотах, между тем как раньше они не чувствовали утомления, видя перед собой предел бега» 24.

Очень часто задачей иллюстрации является облегчить понимание правила при помощи неоспоримого случая. Именно эту роль она нередко выполняет у Лейбница, как, например, в следующем отрывке: «[Нравственное зло] можно допустить или разрешить лишь постольку, поскольку оно рассматривается как обязательное следствие необходимого долга: как если бы тот, кто, не желая допустить другого до греха, сам пренебрег бы своим долгом, подобно тому, как офицер, стоящий на ответственном посту, особенно в период опасности, покинул бы его, чтобы предотвратить драку двух солдат гарнизона, собирающихся застрелить ДРУГ друга» 25.

Как и в случае с иерархизованным примером, нам может встретиться иллюстрация эффектная, неожиданная, такая, которая уже сама по себе достаточна для того, чтобы оценить сферу действия правила. Вот как шевалье де Мерэ иллюстрирует утверждение, что любим только тот, кто умеет нравиться: «Когда я думаю, почему Господь любит одного и не любит другого, то я не нахожу никакой иной причины, кроме обаяния, которое видят в одном и не находят в другом, и я убеждаюсь, что лучшее и, возможно, единственное средство достичь спасения — это уметь Ему нравиться».

Неадекватная иллюстрация не играет той же роли, что противоречащий случай, поскольку в данном случае правило не подвергается сомнению, и обращение к неадекватной иллюстрации плохо характеризует скорее того, кто ее приводит, свидетельствуя о его непонимании и незнании смысла правила.

При всем том умышленно неадекватная иллюстрация может являть собой форму иронии. Когда говорят:     «Надо уважать своих родителей; когда один из них вас бранит, живо ему возражайте»,— то сомнению подвергается серьезность правила.

Это ироническое использование иллюстрации бывает особенно- разительно при характеристике определенного лица. По этому аоводу следует заметить, что «правило» в понимаемом нами смысле — это любое высказывание, общее по отношению к тому, что входит в область его применения. Характеристику определенного лица можно рассматривать как правило, и тогда поступки этого лица будут иллюстрациями этого правила. Антоний умышленно использует неправомерные иллюстрации, когда, не переставая повторять, что Брут честный человек, приводит одно за другим свидетельства его неблагодарности и предательства27. Монтерлан в своем романе «Девушки», утверждая устами Костальса, что Андре Акбо умна, не устает убеждать нас на каждой странице в. ее глупости28. Некоторые классические приемы, такие, как анти- фразис, зачастую являются не чем иным, как применением той же самой методики.

Подобно тому как пример позволяет не только обосновать правило, но и сделать переход от одного частного случая к другому, сравнение, если оно не является оценочным, есть нередко иллюстрация одного случая посредством другого, из которых оба рассматриваются как проявления одного и того же правила. Вот типичный пример использования сравнения: «Людей показывают обстоятельства. Стало быть, когда тебе выпадет какое-то обстоятельство, помни, что это бог, как учитель гимнастики, столкнул тебя с грубым юнцом» 29.

Ссылка на правило, хоть и имплицитное, присутствует также в следующем отрывке, где мы, несомненно, имеем дело с иллюстрацией: «Ни мертвых, ни умирающих, — это участок поля битвы вблизи от полевого госпиталя, который убирают ради чистоты* Первые метры вокруг госпиталя свободны от раненых, как свободны от плодов нижние ветки во фруктовом саду» 30.

Некоторые сравнения иллюстрируют общую характеристику при помощи конкретного случая, хорошо известного слушателям: мы имеем здесь в виду такие выражения, как гордый, как А рта- бан, богатый, как Крез... Эти выражения должны были бы переносить на того, к кому они относятся, какие-то черты знаменитых персонажей, но они быстро превращаются в клише, сужая свое значение до значения суперлатива.

Какую роль играют в аргументации вымышленные частные случаи, плоды умственных упражнений? Когда правило достаточно хорошо известно, то ничего не стоит придумать иллюстрирующую его ситуацию; такова, например, притча, призванная проиллюстрировать правило, которое предписывает назначать ответственных руководителей по велению судьбы, — притча о матросах, выбирающих капитана корабля с помощью жребия31. Кстати, не надо путать случаи полностью вымышленные и случаи, придуманные автором ради интересов повествования и, однако, при этом вполне вероятные .

Автор «Риторики к Гереннию» объясняет, почему он предпочитает сам сочинять тексты, служащие иллюстрациями его правил риторики, нежели заимствовать их у великих писателей, как это делали греки32. Выдуманный случай связан с правилом теснее, чем случай наблюденный; он нагляднее демонстрирует, в чем состоит успех деятельности, а также то, что этот успех возможен, только если придерживаться данного правила. Впрочем, это препмущество частично иллюзорно. Выдуманный случай подобен научному опыту, проводимому в стенах лаборатории: может статься, что он выдуман исходя, скорее, из некоего авторитетного образца, чем из того правила, иллюстрацией которого он, по замыслу, является.

​

§ 80. ОБРАЗЕЦ и АНТИОБРАЗЕЦ

​

Когда речь идет о поведении, то отдельный поступок может не только послужить обоснованием или иллюстрацией, но и побудить к определенному действию.

Существует спонтанный имитирующий тип поведения. Тенденция к имитации часто рассматривается как инстинкт и, по мнению социологов, имеет большое значение33. Известно также, сколь важное место уделяется в современной психологии процессам распознавания34. Мы сами уже настаивали на важности инерции, на том, что повторение одного и того же поведения, в отличие от изменения или отклонения от него, не нуждается в обосновании, — настаивали тем самым на важности прецедента.

Однако имитация поведения не всегда бывает спонтанной. Случается, что к ней приглашают заранее. Аргументация при этом будет основываться либо на юридическом законе, либо на некоем образце, которого следует придерживаться, как это мы видим у Аристотеля: «...даже Евмениды соблаговолили явиться в суд Ареопага, а Миксидемид — нет»35.

Образцами могут служить лица или группы лиц, общественный престиж которых повышает значимость их поступков. Авторитет лица, признаваемый априори, составляет ту предпосылку, на основе которой будет сделано заключение, рекомендующее поведение определенного типа. Неизвестным лицам не подражают; чтобы стать образцом, надо обладать минимумом престижа. Как сказал Руссо; «обезьяна подражает человеку, которого она боится, и не подражает презираемым ею животным; она находит правильным то, что делает высшее по сравнению с ней существо» 36.

Если некто послужил образцом, то, стало быть, этот некто» обладает определенным престижем, доказательством чего является как раз сам факт подражания: «...Сделай собственную скромность примером для других, памятуя о том, что нравственный облик всего государства всегда схож с характером правителей. Пусть будет для тебя признаком успешного царствования, если ты увидишь, что благодаря твоим стараниям подданные твои все более преуспевают в богатстве и благоразумии» .

Знаменитые образцы обыкновенно предназначены для всеобщего подражания, в других случаях такой образец рассчитан на узкий круг людей или даже только на одного автора, а иногда мы имеем дело с моделью, применимой только в определенных обстоятельствах: веди себя как примерный отец семейства, люби ближнего, как самого себя, считай истинными только высказывания, сформулированные так же ясно и четко, как высказывание «я мыслю, следовательно, я существую».

Человек, общество, эпоха характеризуются теми образцами,, которым они следуют, а также тем, как, каким способом они эти образцы понимают. Если говорить, к примеру, о революции в общественном сознании, происшедшей во Франции на рубеже XVII и XVIII веков, то немаловажно будет упомянуть о том, что Пьер де ла Раме, разрабатывая свою диалектику, искал образцы в области поэзии, риторики, философии и юриспруденции38, тогда как Декарт в качестве образца предлагал читателям самого себя.

Образец указывает на поведение, которому надо следовать, а также служит порукой выбранному типу поведения. Для оправдания своих саркастических выпадов в адрес иезуитов Паскаль ссылался на отцов церкви и на самого бога, которые бичевали заблуждения без всяких колебаний .

Следование общепризнанному образцу, принуждение себя к этому гарантирует высокую оценку поведения в глазах общества; деятель, повышающий таким способом свой авторитет, сам уже- может послужить образцом: философ являет собой образец для своих сограждан постольку, поскольку для него самого образцом выступают боги41; пример святой Терезы воодушевляет христиан,, поскольку для нее самой образцом являлся Иисус42.

Добавим, одпако, что безразличие к образцам может само по себе выглядеть как образец: в пример иногда ставится тот, кто- умеет избежать соблазна подражания. Тот факт, что аргументация посредством обращения к образцу действенна также и в этом нетипичном случае, убедительно показывает нам, что способы аргументации применимы в самых различных обстоятельствах.

то есть техника аргументации не связана с какой-либо определенной общественной ситуацией или с приверженностью таким- то, а не каким-либо иным ценностям.

Подчас на того, кто для других является образцом и вдохновителем, налагаются обязательства, которые и определяют его поведение. Именно этим аргументом, как мы уже видели, пользуется Исократ, наставляя Никокла. Тот же самый мотив лежит я основе одной современной пьесы, герой которой — старший из: двух братьев, являющийся образцом для младшего, — рассматривает свое поведение как внушенное ему его братом: «Именно через его посредство я сличаю образ меня, который есть во мне, с тем, который образовался в нем, и строю первый по образцу второго. Без него я ничто, ибо именно по нему я поверяю себя» 43.

Выступающий в роли образца должен следить за своим поведением, ибо малейшее отклонение в сторону может послужить оправданием для тысячи других зачастую благодаря аргументу a fortiori. Не без основания Паскаль утверждал, что «пример чистоты нравов Александра Великого куда реже склоняет людей к воздержанности, нежели пример его пьянства — к распущенности. Совсем не зазорно быть менее добродетельным, чем он, и? простительно быть столь же порочным» 44.

Авторитетное лицо, как правило, описывается сообразно своей роли образца, для убедительности приводятся те или иные его» черты или поступки, имитируются даже его образ или положение в обществе для того, чтобы легче было руководствоваться era поведением. «Достойный человек, — пишет шевалье де Мерэ, — должен жить подобно принцу, оказавшемуся в чужой стране без: подданных и без свиты и принужденному судьбой вести себя как частное лицо» 45.

Приписывание высшим существам некоего свойства позволяет, в том случае, если наличие этого свойства у них признается,, аргументировать посредством апелляции к образцу; если же наличие свойства оспаривается, то его ценность как свойства — во* всяком случае, достойного существа образцового — возрастает^ Так, у Исократа: «...Говорят, и боги тоже подчиняются Зевсу, как своему царю. Если предание об этом говорит правду, то очевидно, что п боги предпочитают такое устройство; если же допустить,, что никто не знает об этом наверняка и судим мы так о богах на* основании своих собственных предположений, то и тогда это признак того, что все мы отдаем предпочтение монархии...» 46. О том. же говорит Монтескье устами Узбека: «Следовательно, если бы. бога не было, мы все же должны были бы всегда любить справедливость, то есть напрягать все усилия к тому, чтобы походить на то существо, которое мы представляем себе столь совершенным и которое, если бы существовало, было бы по необходимости справедливым» 47.

Хотя служить образцом престижно, но вызванное имитацией сближение между образцом и тем, кто ему следует и кто почти всегда ниже его, может несколько обесценить образец. Мы уже зидели, что любое сравнение влечет взаимодействие между его членами. Более того, вульгаризуя образец, мы лишаем его той ценности, которой он обладал благодаря своему своеобразию: феномен моды во всех ее ипостасях объясняется, как известно, свойственным толпе желанием приблизиться к тем, кто задает тон, равно как и желанием последних выделиться из толпы и бежать от нее. Тот же самый Исократ, который советует Никоклу служить образцом для толпы, требует от него также отличаться от толпы: «...Тебе, — коль скоро ты не один из многих, а тиран над многими, — не пристало держаться мнения, одинакового с другими: ты не должен судить о значении вещей или о рассудительности людей, применяясь к собственным удовольствиям, а обязан оценивать их в соответствии с понятиями о пользе»48. Толпа здесь превратилась в антиобразец.

Если указание на образец позволяет рекомендовать определенное поведение, то указание на отталкивающий пример, на анти- образец, позволяет от него отвратить. Для некоторых умов, таких, например, как Монтень, наиболее эффективным представляется как раз воздействие посредством антиобразца: «Есть, может быть, н другие люди, вроде меня, которые полезный урок извлекут скорее из вещей неблаговидных, чем из примеров, достойных подражания, и скорее отвращаясь от чего-то, чем следуя чему-то. Этот род науки имел в виду Катон Старший, когда говорил, что мудрец большему научится от безумца, чем безумец от мудреца, а также упоминаемый Павсанием древний лирик, у которого в обычае было заставлять своих учеников прислушиваться к игре жившего напротив плохого музыканта, чтобы на его примере учились они избегать неблагозвучия и фальши».

Достигается ли эффект отталкивания благодаря приведению антиобразца в качестве аргумента либо же в силу того, что действие оценивается по тем плачевным последствиям, к которым юно приводит? Здесь мы имеем два различных типа аргументации, хотя взаимодействие между ними и неизбежно: судят ли о деятеле по его поступкам или наоборот? Лишь во втором случае мы сталкиваемся с эффектом антиобразца в том виде, как его описывает шевалье де Мерэ: «Я замечаю также, что тех, кто неприятен, не просто избегают, но ненавидят всё, принадлежащее им, и хотят сколь можно меньше походить на них. Если они восхваляют мир, то тем самым понуждают других возжелать войны; если они благочестивы и добродетельны, то это вызывает в других желание быть вольнодумцами и людьми распущенными».

На первый взгляд все, что мы уже сказали об образце, можно приложить mutatis mutandis и к антиобразцу. При размышлении порой приходят к выбору определенного поведения только потому, что оно противоположно поведению антиобразца; отталкивание бывает столь сильно, что приводит к изменению ранее принятого поведения лишь по той причине, что оно идентично поведению антиобразца51. Однако одна важная черта отличает эту форму аргументации от аргументации с помощью образца: тогда* как в последнем случае предлагается вести себя пусть даже неумело, но подобно лицу, чья манера поведения относительно хорошо известна, аргументация с помощью антиобразца побуждает к отталкиванию от некоего лица при том, что отнюдь не всегда^ его поступки бывают с точностью предсказуемы. Их определение зачастую становится возможным только благодаря имплицитной отсылке к некоторому образцу: что значит отстраниться в своем: поведении от Санчо Лансы, понятно лишь тому, кому знакома* фигура Дон Кихота; образ раба-илота означает определенный тип поведения лишь для того, кому знакомо поведение воина-спар- танца.

Отталкивая от себя, антиобразец вольно или невольно пародирует свое собственное поведение, а иногда даже обращает его в провокацию. Сюда относится пример демонов, о котором говорит' Боссюэ: «Я узнаю также от Тертуллиана, что демоны не только- приносили своим идолам обеты и жертвоприношения — дань, по праву предназначенную Богу, — но и позволяли себе надевать на- них одежды и украшения, которые носили магистраты, и клали перед ними фасции, судейские жезлы и другие атрибуты государственной власти; ибо, по сути дела, говорит этот великий деятель, „демоны — это магистраты века. А до какой дерзости, братья мои, не доходил этот соперник Бога? Он всегда стремится делать то, что делает Бог, не для того чтобы как-то приблизиться к святости — она его заклятый враг, — но действуя подобно непокорному подданному, который из неуважения или из дерзости напускает на себя важный вид, подражая своему суверену» 52.

Имел ли Боссюэ в виду Фронду в этом отрывке? Это не столь существенно. Важнее другое: здесь отчетливо демонстрируется механизм аргументации с помощью антиобразца.

В силу эффекта отталкивания, производимого антиобразцомг последний предстает зачастую в условном или намеренно искаженном виде. Так, условность образа сарацина во французском средневековом эпосе не следует относить на счет незнания мусульманского общества.

При всем том введение антиобразца, вместо того чтобы производить чисто отталкивающий эффект, может служить затравкой для аргументации a fortiori, так как антиобразец представляет собой тот этический минимум, ниже которого опускаться негоже. Впрочем, поскольку антиобразец нередко выступает как соперник, с которым надлежит сражаться, роль ненавистного существа при аргументации будет весьма сложна. Известно, что •соревнование развивает схожие черты в соперниках-антагони- стах, которые постепенно заимствуют друг у друга эффективные приемы: иной образ действий бывает превозносим именно -за то, что это образ действий противника. Однако если последний является к тому же антиобразцом, то весьма часто предпринимаются особые усилия для разграничения средств и целей, а также для различения вечного и преходящего, необходимого и излишнего, законного и противозаконного55.

Предлагая другому образец или аптиобразец и ограничивая •его роль разве что конкретными обстоятельствами, мы подразумеваем, что сами равным образом стараемся приблизиться или, па- оборот, отдалиться от него. Отсюда возникают комические диалоги наподобие следующего: отцу, который говорит своему сыну- двоечнику, что «в твоем возрасте Наполеон был первым учеником в классе», ребенок дерзко отвечает: «А в твоем возрасте он был императором».

Аргументация с помощью образца или антиобразца может самопроизвольно переноситься на самого говорящего: оратор, толкующий о своей вере во что-либо, подкрепляет свои слова не только силой своего авторитета. Его собственное поведение может либо служить образцом, побуждая вести себя так, как это делает он, либо, напротив, отвращать от его образа действий, если •он является антиобразцом.

​

 81. СОВЕРШЕННОЕ СУЩЕСТВО В КАЧЕСТВЕ ОБРАЗЦА

​

Неудобства аргументации с помощью образца или антиобразца проявляются тогда, когда лицо, служащее образцом, ведет себя небезупречно, либо когда антиобразец демонстрирует в своем поведении черты, достойные подражания. Действительно, любая дискредитация поступков образца или антиобразца предполагает эталон иной, нежели то лицо или группа лиц, которых восхваляют или же презирают, — эталон, который делает аргументацию с помощью образца непригодной в силу ее бесполезности и даже вредности.

Во избежание этих неудобств авторы прибегают к приукрашиванию или, наоборот, к очернению действительности, к созданию образов героев или чудовищ, безоговорочно хороших или безоговорочно плохих, к преобразованию истории в миф, в легенду, в лубок. Но даже и в этом случае множественность образцов и антиобразцов не позволяет извлечь из их поведения единое и четкое правило. По этой причине объекты, заимствованные из личного опыта, не могут, согласно Канту, рассматриваться как образцы (или архетипы): «Тот, кто (как это многие на деле и делают) пожелал бы в качестве архетипа привести то, что может служить лишь примером, — тот превратил бы добродетель в сомнительный призрак, меняющийся в зависимости от времени и обстоятельств и совершенно неспособный служить правилом».

Напротив, любое существо во плоти должно быть сопоставлено, согласно Канту, не только с идеей добродетели, но и с идеалом, каким является образ мудреца-стоика: «...Человек, который существует только в мысли, но который полностью совпадает с идеей мудрости. Как идея дает правила, так идеал служит в таком случае прообразом для полного определения своих копий, и у нас нет иного мерила для наших поступков, кроме поведения этого божественного человека в нас, с которым мы сравниваем себя, оцениваем себя и благодаря этому исправляемся, никогда, однако, не будучи в состоянии сравняться с ним. Хотя нельзя допустить объективной реальности (существования) этих идеалов, тем не менее нельзя на этом основании считать их химерами: они дают необходимое мерило разуму, который нуждается в понятии того, что в своем роде совершенно, чтобы но нему оценивать и измерять степень и недостатки несовершенного» 57.

Кант отдает себе отчет в важности образца для поведения, но считает, что этот образец не более чем идеал, который каждый носит в себе и который в естественных условиях ни в каком самом исключительном случае реализоваться не может.

Этот архетип, который Кант находит в «божественном человеке в нас», религии предоставляют людям в виде идеи или образа Бога, или совершенного существа, или по мепыпей мере его наместника либо пророка на земле. Тард уже однажды показал важность роли Иисуса, Магомета, Будды в качестве общечеловеческих образцов58. Исполнение этой роли облегчается тем, что эти персонажи при всех своих сверхъестественных свойствах тем не менее ведут себя с другими людьми как живые люди. С определенной точки зрения, воплощение божества само по себе уже есть коррекция образца, направленная на то, чтобы приблизить его к тем, кто нуждается в наставлении. И тем не мепее использующие эту форму аргументации иной раз, как мы замечаем, еще более непосредственно приспосабливают образец к пропонируемым ими выводам.